Молотов. Наше дело правое [Книга 1] - Вячеслав Алексеевич Никонов

председатель акц. о-ва ДГРУ, Ауэрбах и Игнатьев, бывш. акционеры ДГРУ, — некоторыми членами акц. о-ва “Ропит” и Парамоновым) через Московский (ВСНХ СССР) и Харьковский (правление Донугля) центры»[630]. Была создана комиссия под руководством Рыкова и с участием Орджоникидзе, Сталина, Молотова и Куйбышева, которой давалось право решать срочные вопросы по Шахтинскому делу от имени ПБ[631].

Очевидно, что сомнения в отношении обоснованности дела в ПБ имелись. Политбюро отложило начало очередного пленума ЦК на десять дней и послало в Донбасс Томского, Молотова и Ярославского. Объехали весь Шахтинский район, беседовали в шахтоуправлениях, компетентных и партийных органах, спускались под землю в Луганске, Алчевске, Кадиевке. Молотов признавал, что «ни у ГПУ, ни у прокуроров нет ни одного листочка доказательств, нет ни одного документа, ни одной записки, и до сих пор по Шахтинскому делу нет никаких материалов, кроме личных показаний»[632]. По мере расследования дела сомнения в справедливости обвинений развеивались, о чем Томский, вернувшись, сообщил на заседании ПБ[633]. На апрельском пленуме ЦК доклад по Шахтинскому делу произносил Рыков:

— Главный вывод заключается в том, что дело не только не было раздуто, но что оно больше и серьезнее, чем можно было ждать при раскрытии его. В основном подтвердилось то, что группа привилегированных в прошлом специалистов, из которых многие были раньше собственниками предприятий, занималась вредительской работой не только в Шахтинском районе, но и во всем Донбассе. Эта группа была связана с контрразведкой, именно с польской контрразведкой…[634]

Молотов, отдав должное криминальной стороне вопроса и приведя «ряд примеров того, как не только в Шахтинском районе теперь раскрывается явно преступная деятельность наших врагов-вредителей», ставил ряд принципиальных вопросов, связанных с кадрами:

— До сих пор вопросы индустриализации страны мы обсуждали в такой связи: индустриализация и средства для нее, индустриализация и техника, индустриализация и план и т. п. Шахтинское дело выдвигает перед нами вопрос об индустриализации в такой постановке: индустриализация и вопрос о людях, вопрос о кадрах, вопрос о руководителях[635].

Судебный процесс по Шахтинскому делу начался в мае в Колонном зале Дома союзов — на скамье подсудимых сидели 53 инженера, в том числе трое граждан Германии. Слушания шли так долго, что даже архитерпеливый Молотов не выдержал. «Не слишком ли растянулся Шахтинский процесс? — писал он Сталину в середине июня. — Объективность его ведения для наших спецов абсолютно необходима, но надо считаться с тем, чтобы не притупилось общественное внимание к “Шахтам” и смыслу этого дела. Если дело протянется пару месяцев — боюсь, не бросили бы читать о нем»[636]. Приговор обсуждался на Политбюро. «За расстрел “шахтинцев” голосовали Бухарин, Рыков и Томский, тогда как Сталин и его союзники считали возможным ограничиться более мягкой мерой наказания»[637]. В итоге 11 человек были приговорены к смертной казни (шестерым из них расстрел был заменен десятью годами тюрьмы), 38 получили от одного до десяти лет, четверо отделались условными сроками. В июле на московском партактиве Молотову пришлось отвечать на возмущенные вопросы «насчет мягкости приговора по “шахтинскому делу”». Он ответил:

— Нам, не просто людям, которые имеют много власти и много пороха в сердце, а как хозяевам дела, надо действовать с умом, и когда надо привлечь необходимых нам людей, то мы будем действовать или ценой, или подкупом, или лаской. Я знаю, что у рабочих настроение против этого приговора, но этот приговор носил такой характер не потому, что мы слабы, а именно потому, что мы очень крепки и не просто машем руками, а действуем с умом, с расчетом, как хозяева[638].

Это был первый крупный показательный процесс с 1922 года. После него начались гонения на «спецов», в среде которых действительно существовали протестные настроения. Прокатилась волна дел, сопровождавшихся арестами представителей менеджерского звена на железных дорогах, на кораблестроительных заводах Ленинграда, Брянском заводе «Красный профинтерн», в золотодобывающей промышленности.

У Шахтинского дела было еще одно следствие: инициатива Молотова, связанная с необходимостью по-новому взглянуть на проблему своих, советских кадров для индустриализации, не осталась «безнаказанной». 17 апреля Политбюро поручило ему возглавить комиссию по улучшению работы высших и средних технических учебных заведений. План работы определил состав рабочих групп комиссии. Он включал такие вопросы, как командирование за границу выпускников втузов; постановка учебного дела и свявь втузов с производством; комплектование, состав учащихся, распределение и использование окончивших втузы; материальная база втузов; создание техникумов; подготовка инженеров и техников в связи с планом развития промышленности[639].

На апрельском (1928 года) пленуме ЦК резолюция о «хлебозаготовках», которую редактировали Микоян, Бухарин и Молотов, устроила абсолютно всех. В ней была одобрена чрезвычайная заготовительная кампания и осуждены допущенные перегибы. После пленума Сталин сам выступал на московском партактиве, а Бухарин обращался к ленинградскому. На заседании Политбюро генсек однозначно заявил: «Я думаю, что о фракциях Рыкова и Сталина пишут оппозиционеры (скрытые)»[640]. Не заметила какой-то существенной внутриполитической борьбы и Александра Коллонтай, весной посетившая Москву: «Вячеслав Михайлович считает, что наше положение — хорошее, крепкое. Оппозиция разбита, партия едина. Однако другие говорили мне, что оппозиция “засела по уголкам”, притихла, но это временно. Дискуссий, как было осенью, уже не слышно. Все заняты практической работой, и мое впечатление, что работают более организованно»[641].

В плоскость открытого противостояния разногласия в ЦК перейдут в результате экстраординарных мер, принятых в связи с новыми экономическими осложнениями. В апреле встали хлебозаготовки. Госкомстат давал крайне неблагоприятный прогноз на урожай. Микоян утверждал, что выручка от импорта хлеба составила только 45 миллионов рублей по сравнению с 230 миллионами годом раньше[642] (в июне хлебные биржи Европы потрясет сенсация — СССР закупил 9 миллионов пудов пшеницы!). Именно перспектива импорта зерна, уничтожавшая какие-либо надежды на успех индустриализации, стала той красной чертой, за которую сталинцы не могли отступить»[643].

23 апреля генсек выносит на Политбюро вопрос «Об организации новых совхозов». Было принято решение в течение трех-четырех лет «иметь в них годовое производство товарного хлеба в размере 100 миллионов пудов. Поручить всестороннюю разработку этого вопроса комиссии в составе тт. Калинина, Кубяка, Молотова, Микояна, Квиринга, Баумана и Яковлева (РКИ)»[644]. Началась также беспрецедентная в годы нэпа кампания по усилению хлебозаготовок весной — в период сева и не везде закончившейся распутицы. 24 апреля Молотов и Микоян собрали в ЦК руководителей региональных парторганизаций Центрального Черноземья и Поволжья:

— Цифры говорят о том, что фактически заготовки прекратились… Известную роль, несомненно, сыграло и то, что, начиная с центральных органов, мы тут